Интеллигентность — это высота духовно-нравственных устремлений, большая внутренняя культура и самостоятельность мышления. Это легкость интеллекта, терпимость характера, надежность слов и благородство поступков, сочетание правдивости сердца, благородства души и трудоспособности ума. Это интерес к истории, искусству, литературе и уважение к личности человека. Все вышеперечисленное присуще Егору Кончаловскому-человеку. А Егор Кончаловский-режиссер любит детализацию, крупные планы, яркие характеры; его картины отличаются историзмом и психологизмом, вниманием к национальным традициям. С Егором Андреевичем мы поговорили об искусстве, истории, кино, любви и ненависти.
Вы дипломированный искусствовед, окончили Кембриджский университет. Почему искусствоведение, а не кинематография?
Дело в том, что научиться снимать кино – легко. Профессия кинематографиста дает тебе ремесло, но она не дает никакого кругозора. В этом отличие любого конкретного образования от абстрактного. Можно научиться конкретной профессии, скажем стоматолог, и ты, вероятно, будешь обеспечен в жизни (особенно если ты хороший стоматолог), но, кроме стоматологии, ты ничего не знаешь – нужно дополнительно чем-то заниматься. Искусствоведение, да и вообще искусство неотрывно связано с огромным количеством вещей, особенно если говорить об искусстве не современном. До Возрождения великие гении в основном обращались к библейским сюжетам, то есть к очень яростным сюжетам. Когда ты изучаешь искусство, скажем живопись, то ты изучаешь кадр, в котором великий гений ставил свет, выбирал тему, придумывал композицию. И неважно, крупный ли это план – портрет, общий ли это план – пейзаж, или это какая-то жанровая сцена, но это визуально очень мощно. Признанный художник очень талантлив, с одной стороны, с другой стороны, ты неизбежно обращаешься и к истории, и к религии, и к человеческим отношениям – к массе вещей, которые вокруг искусства. Потому что невозможно изучать искусство в отрыве от всего остального. Потому что невозможно понять Дюрера, не зная, что он в какой- то момент стал протестантом. То есть был католиком, католиком, католиком, а потом очень увлекся протестантскими идеями, которые, собственно говоря, революционизировали религиозную мысль всего западного мира и в результате создали Соединенные Штаты Америки. Религия торгашей – протестантизм. Поэтому мне неважно было, какой предмет. Я хотел абстрактное образование, потому что начинал учить философию и довольно быстро соскучился (уже после первого года), поэтому перешел на историю искусств и заканчивал уже как искусствовед.
Вы ограничились гуманитарным образованием?
Нет. Я еще учился бизнесу (получил два диплома), но мне нужно было абстрактное образование. В результате я оказался прав: когда начал снимать рекламу, основы того, как снимается кино, я понял за несколько рекламных роликов. Ведь важно не только как, но и что. А чтобы было что, нужно что-то знать. И в этом смысле, мне кажется, некинематографическое образование лучше. Хорошо было бы потом еще как второе образование получить киношное, но я его получал на съемках рекламы, которая, кстати, очень серьезная школа, где учатся работать с массовым сознанием
А сейчас какие у Вас проекты?
Сейчас у меня подписан договор на большой спортивный фильм, потому что 18-ый год – год футбола. Но скорее всего, мне придется отказаться от этого проекта, потому что слишком мало времени для того, чтобы сделать хорошее кино. Кроме того, у меня есть еще один проект в Сибири. Но продюсерский. О нефти. Ну не совсем о нефти, скорее о людях. Но связанных с нефтью.
Документальный?
Художественный. Еще у меня есть один проект сценария, очень большого сценария. Наконец-то я нашел себе тему – это наркотики. Я хочу рассказать о наркотиках и очень серьезно отношусь к этой теме. Я сам буду писать сценарий, то есть это некоммерческий проект. У меня есть повесть, которую я написал в 80-ые годы, автобиографическая. По ней и буду писать сценарий. Кроме всего прочего, я еще снимаю клипы. Последнее, что я сделал, спродюсировал небольшой сериал, где режиссером выступила моя сестра Катя. Она очень опытный сериальный режиссер.
Что больше нравится снимать: художественные фильмы, сериалы?.. Или нет особых предпочтений?
В иерархии кинематографических искусств сериал – это что-то менее серьезное, чем полный метр. Я так не считаю. Где-то уместен сериал, где- то уместен фильм. Поэтому у меня нет предпочтений. Я делал фильм и плюс к этому еще сериал, но было максимум 4 серии. Я никогда не снимал сериал в 12 серий, 24. Очень хочу попробовать, но пока у меня это не очень получалось, а точнее не случалось. Но конечно, я люблю кино, и кино снимать в какой-то степени интереснее. Однако только в какой-то степени, потому что кино делается для огромного экрана. Нужно понимать, что телевизионное кино и сериал снимаются по-разному. В сериале не нужен общий план. Вер- нее, он нужен, но меньше гораздо. А я люблю и очень крупный, и очень общий. Поэтому кино я, наверное, люблю все-таки больше.
У Вас есть любимая картина?
Нет любимых фильмов. У меня есть фильмы, которые очень большое впечатление на меня произвели и изменили меня как-то. Это, например, «Небо над Берлином» Вима Вандерса. Этот фильм действительно в 88-ом году перевернул мое представление о Боге, об ангелах. Я был очень молодой. Я очень люблю картину Эдриана Лайна «Лестница Якова». Мне очень нравится фильм моего отца «Романс о влюбленных». Мне очень нравится Никитина картина «Урга». Так я могу долго говорить, вспоминать фильмы, которые произвели на меня очень большое впечатление, но любимого фильма нет. Я не очень люблю смотреть Тарковского – мне скучно. «Трудно быть богом» Германа я не смог досмотреть до конца. Когда я спросил себя на «Трудно быть богом», почему я сижу, понял, что сижу на этом фильме только потому, что мне стыдно встать и уйти, ведь все подумают, что я идиот, который не понимает высочайшего искусства. Но когда я понял, что сижу именно поэтому, встал и ушел. Первый, кого я встретил в фойе, был Леонид Ярмольник. (Смеется.) Он говорит: «Ну что, не выдержал?» Отвечаю: «Нет, не выдержал». Не выдержал, хотя другие фильмы Германа я очень люблю. Картину «Мой друг Иван Лапшин» обожаю.
Каких российских и западных актеров и актрис считаете лучшими?
Если брать российских, мой любимый артист – Евгений Миронов. Любимая актриса… Не знаю, может быть, Ксения Раппопорт. Из западных я очень люблю Уильяма Дефо, Джереми Айронса и… Тот, что играл Дракулу у Копполы. [Гари Олдман. – Прим. ред.] Из женщин мне очень нравилась Шарлиз Терон, но боюсь, что в данном случае я не головой думаю. Кэти Бейтс мне очень нравится, но она такая, не знаменитая. Мне очень в последнее время нравится Джессика Лэнг, особенно после «Американской истории ужасов». Гениально там играет. Появилось, кстати, очень много артистов, которых я не знал раньше, потому что телевидение и кино немного разные вещи. Есть сериальные артисты замечательные. И из женщин еще Тильда [Суинтон. – Прим. ред.]. Энтони Хопкинс, безусловно. Кстати, один из моих любимых фильмов с ним – «На грани».
В последнее время стало очень модно снимать патриотические фильмы. Это тренд или люди вдруг вспомнили о своем историческом наследии?
Дело в том, что, конечно, нужно в какой- то степени иметь свой кинематограф. Необходимо иметь национальный кинематограф для того, чтобы уметь себя идентифицировать как нацию. Мы же, когда в кинотеатры идем, не видим там японского кино, почти не видим немецкого кино, почти не видим китайского, хотя иногда попадаются французские фильмы, но в основном это американское кино, которое продает американскую мечту, а нам нужно иметь свою мечту. И у нас большая проблема с единым восприятием нашей истории. То есть дореволюционная Россия, потом раз – обрыв, облом, революционная Россия, советская власть, катастрофа, смена всех ценностей, предательство всех идеалов, забвение всех героев и так далее, и так далее. Я считаю, что нам надо бы научиться историю воспринимать как единое целое и перестать ненавидеть себя за те или иные факты в истории, потому что в любой стране были чудовищные события. Во Франции были гильотины во время Французской революции, в Англии были… Чего только не было в Англии: и колониальное прошлое, и войны, и уничтожение тех же протестантов, которые в Америку убежали из Британии! И у них с этим нет проблем. У нас с этим проблемы есть. Мне кажется, что Россия, немножечко устав от попыток стать такой, как все (имею в виду тщетные попытки стать частью западного мира), опять обратилась к себе. Что я лично приветствую. И я считаю, что мы в этом смысле правильным путем идем. Я бы даже сказал больше: и Украина, и Белоруссия должны стать частью России в какой-то момент. Потому что, к сожалению, было правильно сказано Путиным: «Хотели разрушить политическую систему – раз- рушили великую империю». Эту империю не строили ни Ельцин, ни кто-либо другой. Она строилась сама. Ну бог с ними. Вернемся к России и русскому кино. Сейчас патриотизм в моде. Он во- шел в моду в результате консолидации нации из-за этой ситуации с Крымом, который опять перешел в лоно России. На мой взгляд, в обществе появился запрос на патриотическую тему.
Я поняла вашу позицию, и мы плавно переходим к вопросу об идентификации кино. Вот есть американское кино с супергероями и прочим, есть академическое европейское кино, которое я обожаю, а есть русское кино. Есть ли у него какие-то отличительные черты? Что входит в понятие «русское кино»? В чем наша сила? Чем мы можем привлечь иностранного зрителя?
Мне кажется, что для иностранного зрителя, а тем более для иностранных фестивалей мы интересны такими фильмами, где Россия показывается в виде, тождественном общему представлению обывателя о России, – в виде мрачного места со страшными недолюдьми. И в этом смысле, хотя я и не смотрел этот фильм и, наверно, неправомерно это говорить, творчество Звягинцева попадает в эту колею. Это с одной стороны. С другой стороны, может, какие- то лубочные истории с цыганами и медведями, которые очень любит Никита Сергеевич Михалков, тоже вызывают какое-то возбуждение. Вот «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» получили большой приз в Венеции, в этом фильме Россия тоже представлена как некое зазеркалье, иная планета, непонятно какая цивилизация.
Мне кажется, что российское кино не отличается по структуре индустрии ни от какого другого. Как правило, есть локомотивы, то есть коммерческие фильмы, которые приносят деньги, и есть фильмы, которые не делаются с оглядкой на большую кассу, как «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына». Моему отцу было все равно, какая будет касса, и он его вообще в прокат не пускал, сразу по телевидению показал. И в этом смысле, кстати, мы ничем не отличаемся от Советского Союза, потому что в Советском Союзе просто немножко по-другому делалось массовое кино, просто оно было более заряжено идеологически. И при этом был довольно широкий ручеек шедевров, которые снимало некоторое количество режиссеров: Климов, Герман, Тарковский, Шепитько и так далее. Другой вопрос, чего мы лишились и в чем сейчас у нас некоторая слабость. Мы лишились национальной идеи? Пока нет. Потому что довольно долго национальная идея у нас была выжить. Выжить. Просто выжить, не развалиться как стране. Всего лишь 20 лет прошло, с тех пор как Советский Союз развалился. И это небольшой срок, для того чтобы найти новую национальную идею, найти нового национального героя, найти нашу новую российскую мечту. Потому что российская мечта будет очень сильно отличаться, скажем, от американской. Потому что американской мечты нет. Это…
Утопия?
Нет, это мистификация. Потому что так строилась нация. Не потому, что они плохие, а потому, что так строилась нация. Американская мечта – это человек, который сделал сам себя, у которого есть дом, газон и дети учатся в университете, он ездит на джипе и борется со злом. Это близко и вьетнамцу, и узбеку. Еще раз говорю: просто таким образом строилась нация. На мой взгляд, поэтому у них такая мечта – универсальная. Мы же другие. Совсем.
Какие мы?
При советской власти мы имели определенное представление, какие мы, а потом его потеряли, разрушили, разорвали. Все было плохо, поколение должно было умереть. И сейчас мы заново придумываем себя. Вот это наша большая, на мой взгляд, проблема. Люди говорят про Сталина. Сталин, конечно, был душегуб, но выиграл войну. И сейчас все меньше говорят, что он был душегуб, и все больше, что он выиграл войну. А на самом деле и то правда, и другое правда. Это был очень страшный режим, породивший огромное количество героев, которые выиграли войну, заплатив огромную цену. Мы несколько раз все разрушили. И вот мы сейчас в поисках национальной идеи.
А где ее искать? В истории?
Именно. Ее нужно искать в прошлом. А какое прошлое? А прошлое – это Брестская крепость. А дальше какое прошлое? Колчак в фильме «Адмирал». А дальше какое прошлое? Декабристы. А дальше? Петр. А дальше? Минин и Пожарский. А еще чуть- чуть? Война с поляками, Иван Сусанин. А еще? Иван Грозный. А еще? Александр Невский. А еще дальше? Владимир, конечно. А еще дальше варяги. А это нам уже не нравится – про варягов, потому что варяги – это шведы. Мне кажется, это положительный процесс, потому что мы немного «устаканиваем» себя и перестаем ненавидеть за советское прошлое. В советское время ненавидели царское прошлое, а в царское время ненавидели себя за боярское прошлое, послепетровское. Это особенности русского характера.
Егор Андреевич, говоря о Вас. Как Вы считаете, за какие качества Вас любят и ценят?
Я не уверен в том, что меня любят. Но, во-первых, я очень не люблю незаконченные вещи. Стараюсь все доводить до конца, что бы я ни начинал. Я держу свое слово. И вообще, я обаятельный человек. Я обаятельный и очень остроумный человек. Но это не значит, что все меня любят и ценят. Есть масса людей, которые меня ненавидят, хотя ни разу не видели.
За что?
Не знаю. Но думаю, что я не исключение в нашей семье. Нашу семью сколь сильно любят люди, столь страстно и ненавидят. Ни те ни другие нас ни разу не встречали.
Что сейчас читаете?
Я сейчас читаю… Я специально отложил очень много книг о Великой степи, потому что одна из моих кинематографических мечт – снять большое кино об истории Великой степи. Что такое Великая степь? Это пространство между Великой Китайской стеной и Дунаем. В этой степи происходили важные исторические события: скифы, Кир, персы, печенеги, половцы, затем, естественно, монголы. На Руси это называлось Диким полем. Нас интересует Война Алой и Белой розы, где с каждой стороны участвовало 15 000 рыцарей, а в Великой степи сходились по полмиллиона человек с каждой стороны. Поэтому сейчас я читаю книжки по этой теме: печенеги, хазары с русью, Чингисхан, Батый, Тамерлан. Очень меня интересует Тимур. Я даже сына хочу на- звать Тимур, если у меня будет сын. Это с одной стороны. С другой стороны, я очень увлекаюсь, как это ни странно, квазипсихологией, читаю Кови «7 привычек высокоэффективных людей», Энтони Роббинса «Разбуди в себе исполина». Кроме того, я читаю огромное количество плохих сценариев. Но последняя книжка, которую я читал для развлечения, а не для каких-то мыслей о работе, – это «Муки и радости».
Я Вам задам самый «модный» вопрос этого сезона: как повлияло на Вашу творческую деятельность расставание с Любовью Толкалиной?
Никак.
Прям никак? Все так же, как и было?
Мы, во-первых, давно расстались. Мы расстались уже лет 7 назад, просто об этом не говорили. А во-вторых, у нас разные пристрастия, у нас совершенно разные творческие интересы. И мы не очень совпадали. Хотя Люба очень хорошая актриса, она участвовала в моих фильмах, я с большим удовольствием ее снимал. Она во всех проектах участвовала. Но к сожалению или к счастью, она не стала моей музой. И вообще, я довольно осторожно отношусь к этому определению – «муза». Расставание – это всегда (или часто) очень печальная история. Но что делать? Бывает. Поэтому я не чувствую, что это как-то сильно повлияло. Продолжение следует…
В конце интервью Егор Андреевич поделился со мной очень сокровенной и счастливой новостью, взяв с меня слово не разглашать информацию.
Через месяц я позвонила и поздравила режиссера с рождением сына Тимура. Как признался сам Егор Андреевич, Тимур – его любимое мужское имя.
Фото: Кристина КЕЛАСОВА