Юрий Быков. Откровенно Специально для BU:K magazine

Юрий Быков.

О жизни…

О трагедии… 


Юрий Быков — режиссер знаменитых сериалов «Метод» и «Спящие», сценарист, композитор и режиссер фильмов «Майор», «Жить», «Дурак» и «Завод». А короткометражку «Начальник» видели? Все вышеперечисленные фильмы обязательны к просмотру, если Вы, читатель, не совсем разбираетесь в жизни. 


Необыкновенное и откровенное интервью с лирическими отступлениями, как у Оноре де Бальзака… Юрий — один из самых интересных и эрудированных людей из всех, с кем мне когда-либо довелось общаться. Симпатия с первых работ, симпатия с первого взгляда, симпатия с первого ответа на вопрос. С интересом наблюдала за ним: пронзительный смех и глубокий, болезненный взгляд; любовь к детским напиткам и страсть к жесткому кино.


Он снимает только циничные, драматичные, мрачные, болезненные, то есть жизненные фильмы. Только такие! Почему?

Узнаете в интервью 

Он снимает честное авторское кино, где в каждом кадре его ДНК. В лучшем и худшем. Его достоинства и недостатки. Поэтому Быков так узнаваем и неподражаем. А каковы его плюсы и минусы?

Признался в интервью

Он умеет, как никто другой, выразить самое важное через режиссуру. Личная драма и жизненные сюжеты, меланхолия и внутренняя сила — залог успеха его работ. О личной жизни и любви? 

Открылся в интервью

Он стесняется секса, но не боится насилия. Что за человек перед нами?

Удивил в интервью 

Он больше думает о своих зрителях, чем о кассовых сборах. Почему?

Рассказал в интервью

Говорил ли он увлеченно о европейском кино и любимых книгах? О да!

Вдохновил в интервью 

Принимать реальность такой, какая она есть и понимать, к чему приведет каждый твой поступок. Режиссер признался, что оставляет все и уходит. Куда и надолго ли? 

Все в интервью. 


yury_bykov


Вы закончили  снимать новый фильм – «Сторожа». Какие условия были самыми важными, когда Вы брались за проект?

Я думаю, здесь значение имеют не какие-то составляющие внутри проекта, а сама тема. Когда мы отсняли «Завод», нужно было что-то новое начинать. Произошло простое событие: накопилось ощущение, что нужно сделать что-то совершенно другое, что я не делал до этого, — не остросоциальное, не политическое.

Вы сами пришли к этому заключению или Вас все-таки подтолкнули?

Я сам, конечно. Это была абсолютно необходимая и последовательная потребность, причем возрастная. Я хотел изменить самому себе и на какое-то время перестать заниматься какими-то остросоциальными и политическими сюжетами, заняться постчеловеком. Я сделал камерную драму, где есть три простых составляющих: чувство вины за прожитую жизнь, неустроенная или неслучившаяся любовь и некий серьезный, даже жестокий вывод из того, что может произойти с человеком, если он однажды выбрал неправильные установки.

Сюжет фильма пропущен через себя? Что с Вами на этом этапе произошло?

Да. Я посмотрел внутрь себя и понял, что за всеми моими лозунгами, за всем желанием что-то критиковать, неплохо проблемно высвечивать стоит обыкновенная человеческая неустроенность, человеческое ощущение тупика, и с этим, на мой взгляд, надо прежде всего разбираться.

Как у Тарковского в «Зеркале»: «Я могу говорить!» Так вот, кричать я научился, бить в грудь себя я научился, а иногда даже делать это настолько громко, чтобы люди обращали на меня внимание, но это не имеет отношения к сути того, что я сейчас переживаю.


Сейчас я переживаю достаточно длительный серьезный человеческий кризис. Так сложилось. Никто в этом не виноват: ни родители, ни обстоятельства. Так сложилось, что жил я предыдущую жизнь в отсутствие радости. Радости не в смысле удовольствия или гедонизма, а обыкновенного человеческого тепла, которое я сам не впускал в себя…

yury_bykov


…потому что все планировал, все конструировал, все прогнозировал, все пытался привести в какую-то упорядоченную конструкцию, в правильный концепт, в конце концов. А нужно было просто очень-очень давно отпустить и жить только ощущениями, прислушиваться к внутреннему голосу и не плыть по течению, больше слушать, воспринимать и впитывать, вместо того чтобы кричать, говорить и бить себя в грудь.

Все это сошлось в простом сценарии о трех людях. Это три основных архетипа, которые мы наблюдаем постоянно вокруг нас и в самих себе: женщина, мужчина и пророк. Это женщина, которая обманула себя, мужчина в типичном современном понимании, который также обманул себя, и художник, мыслитель, пророк (как угодно его называйте), который, естественно, обманул себя. Они сходятся в одном санатории, и выясняется, что придется им очень жестоко расплачиваться за то, что однажды поступили неправильно.

Наконец-то мелодрама?

Это не мелодрама.

Артхаус?

И не артхаус. Это классическая драма. Там есть любовный треугольник, но он настолько второстепенный, из-за того что эти люди очень давно утратили чувство любви, чувство прекрасного, добра и теплоты. И если там и происходят сложные взаимоотношения, все равно это от боли, от несчастья, от ощущения пустоты. Там нет любви. Хотя это, кстати говоря, не ново. У Звягинцева была картина «Нелюбовь». Но это действительно витает в воздухе, потому что очень многие и мы с Вами в какой-то степени живем в эпоху, когда…

… нет любви?

Нет, почему?

Любовь есть. Просто она не для всех. Мы, Анна, заложники ситуации. Я не знаю, Вы, наверное, чуть помладше, а я вот еще в Советском Союзе и воспитан был там.


yury_bykov


Мы переживаем, как я называю, трехразовый глобальный перелом: сначала классические социалистические ценности, потом классические капиталистические (в 90-х, когда жили по принципу «Дают — бери, бьют — беги») и вот сейчас есть третья парадигма — православие, самодержавие, народность. Вот так голову сломали этими концептами и идеологиями. Потерялся просто обыкновенный человек и его ощущение жизни. Многие умеют любить, но, мне кажется, это те люди, которые отказались от этой реальности, закрылись от нее. Они-то и сохранили в себе полноту человеческих чувств. А все остальные, кто пытается быть на плаву, кто пытается идти вперед, кто пытается все-таки (и это неплохо) присутствовать в какой-то реальной жизни: в светской, в прогрессивно действующей, — они, конечно, вынуждены платить одиночеством и пустотой за эту жизнь. Это я четко осознал по самому себе, и вот об этом отчасти фильм.

У меня создалось впечатление, что весь Ваш внутренний мир проблематизирован. Отчасти это потому, что все то, о чем Вы говорите, невозможно применить на практике. Идет какая-то борьба с самим собой и с внешним миром, что и отражается на Ваших, на мой взгляд, гениальных работах. Вечно о самоуничтожении, несовместимые противоположные черты в одном человеке, крайность и норма меняются местами… Прям герои Достоевского!

(Улыбается.) Кстати, к Достоевскому я отношусь с большой долей скептицизма. Правда.

В этом месте поподробнее.

Достоевский — фигура чисто русская. Очень много талантливого покаяния основано на неврастении и душевном нездоровье. А вот писатели, которые, скажем так, всерьез, осознанно, объективно пишут о душевном здоровье/нездоровье и дают еще какие-то выходы или выводы (не конструктивные, не продуктивные, а нужные для того, чтобы понять, как жить дальше), — это, конечно, не Достоевский. Достоевский дает очень умозрительные умозаключения личностного характера о том, что с человеком должно происходить, потому что он практически фанатичный христианин. И это просто в силу его биографии: и тюрьма, и практически смертная казнь, и болезнь душевная.

Мне в этом смысле ближе Чехов и Набоков. Я понимаю абсолютное несовершенство и одновременное совершенство жизни, абсолютную примитивность и многосложность жизни. Я понимаю абсолютную квантовость жизни: ты смотришь на частицу и она волна тогда, когда тебе хочется. Как в физике. Мир, как ни странно, очень очевидное, очень емкое, очень внятное и в то же время абсолютно неочевидное, неемкое, невнятное.

Как сказал Тютчев, «Другому как понять тебя? <…> Мысль изреченная есть ложь». Как только ты вслух что-то называешь, оно исчезает, суть теряется, поэтому я все-таки больше не про Достоевского. Я про то, что нужно жить в балансе, хотя жизнь сложна, абсолютно непредсказуема.

Вам удается жить в балансе?

Я стремлюсь к этому, так как понимаю, что это единственный выход из ситуации. Нельзя отказаться от всего, что в тебе есть. Нельзя мыслить черно-белым сознанием. Раньше я думал, что я должен или не должен, а оказалось, так вообще не работает. Оказалось, нужно принимать во внимание все свои плюсы и недостатки. Если ты начинаешь их игнорировать, они начинают тебе мстить…

(Официант: Американо?

Юрий: Это не мне. Я детские напитки пью. Несквик!

Официант: Какао?

Юрий: А это мне, спасибо.)

Стремлюсь к балансу, потому что у меня было очень героическое, романтическое, фанатическое, максималистическое, абсолютно детское: либо все, либо ничего; либо люблю и не изменяю, либо никак.

Все верно: либо никак! Любили?

Давно.

А сейчас что? Любовь не для Вас? Если цитировать Вас же, «любовь не для всех».



Я, честно говоря, вообще не помню, любил ли я по-настоящему когда-то, кроме как в 19 лет. А знаете почему? Отчасти, кстати, об этом «Сторож». Как только возникает жизненный концепт, то есть чего я должен добиться, к чему я должен прийти, какое место я должен занимать, ты начинаешь на этом концентрироваться, сосредотачиваться и теряешь самое главное. Ведь, как ни странно, все приходят к одному финалу: человек ничем не управляет. Единственное, что он может делать, — это давать возможность космосу, Вселенной, Богу внутри себя действовать так, как в тебе заложено, а все наши умозрительные надстройки сверху — как я должен, как я не должен — практически не имеют отношения к нашей сути.

Я очень долго был сконцентрирован на себе и из-за этого потерял значительную часть времени, в том числе и в любви. Любовь, она же о простоте и импровизации, а не о концепте. У меня были сложные взаимоотношения с очень хорошим человеком, у которого я, как мне кажется, отнял значительную часть жизни.

Сейчас у меня сложилось ощущение, что у Вас все стабилизировалось в плане доверия к людям и веры в них. Если раньше Вы сами все делали, то сейчас растет окружение, а вместе с ним и поддержка.

Вы правы. Есть много людей, которые не то чтобы стараются помочь, а требуют позволить им помочь и пробиваются сквозь заслонки. Они есть в моей жизни, потому что я устал. Я в какой-то момент отчаялся, понял, что один не справляюсь, что человек слаб. Пришлось признать: один в поле не воин. И вдруг пришло осознание, что он и не должен быть один в поле воин, потому что мир — это про соприкосновение, про соучастие, про общение. Мне кажется, от эгоизма появляются вот эти рассуждения, декадентские, что человек один: уходит один, приходит один, все мы одни. А в итоге все пишут в «Фейсбуке», все друг другу что-то комментируют, все где-то встречаются, берутся за руки, обнимаются…

Многие создают видимость, но на самом деле одни.

Но даже видимость означает, что людям очень плохо одним.



Вы одиночка?

Был, да, конечно.

Сейчас нет?

Сейчас я продолжаю быть эмоционально все еще в той парадигме, но очень многое меняется, потому что просто устал.

А если скрасить Ваши режиссерские дни новыми сценами? Скажем, эротического плана. Вы даже как-то говорили, что думали об артхаусной эротике, но пока не решились. Всему «виной» Ваш характер?   

(Стеснительно улыбается, затем уверенно отвечает.) Знаете, чтобы действительно снимать «Последнее танго в Париже», надо быть очень раскрепощенным человеком, а здесь у меня есть проблема: я в жизни, может, и даю волю фантазии, но в кино я действительно не знаю, как это делается, потому что не знаю, как это делается! Я достаточно много фильмов смотрю, поэтому вопрос не в том, как это делается технически, а в том, как это сделать талантливо, свежо, живо.


Например, если взять «Синий — самый теплый цвет», какие там длинные сцены лесбийской любви! Я даже не знаю, как это репетировать, не то чтобы… Или, может, они это не репетировали? Может, это импровизация? Может надо действительно обладать незакомплексованным сознанием?


«Сторож» достаточно жесткая картина об изменах, о взаимоотношениях. И там есть даже обнаженка. Но все это, признаюсь, немножко пуритански, потому что я лучше покажу отраженным лучом, чтобы это было эстетически интересно, чем сделаю это так, как это будет неинтересно, потому что не знаю, как работать с артистами, когда они раздеваются и должны изображать секс. Ну правда не знаю. У меня нет такого опыта. Я, видимо, как ребенок — сразу теряюсь.

Я знаю, как снимать сцены насилия, сцены с очень серьезными, философскими и драматическими разговорами, но, когда речь касается секса, мне хочется где-то спрятаться и потеряться. Я не знаю, как за этим наблюдать, оценивать и давать артистам понимание того, хорошо это получилось или плохо. Как вообще сохранять рабочий процесс, когда мужчина и женщина голые занимаются любовью?!

Трудновато, но…

Но! Сами-то в постельной сцене снимались!

(Улыбается.) Один раз такое было. И как артист я не стесняюсь. Я спокойно разденусь, грубо говоря, лягу с актрисой в кровать, буду изображать любовь Фритца и так далее. Но когда выступаю в роли режиссера, у меня создается ощущение, что я не имею права заставлять их это делать, что это их личное пространство, что это интимные вещи, что их ждут дома мужья и жены.

Редко услышишь о моральных ценностях от медиаперсоны!

Да, правда. (Подмигнув.) И в этом смысле это тот самый советский комплекс, когда фраза «Видела бы меня моя мама» висит в воздухе и иногда появляется в голове, даже когда ты в своей интимной жизни соприкасаешься с женщиной. Это все комплексы.

Ваше видение женщины мне тоже ясно…

Здесь я до сих пор, к сорока годам, не нашел компромисса, потому что вот эти все фрейдовские вещи, которые психологией изучаются, мне непонятны. Я даже вслух произношу, и мне становится немножко не по себе: как можно желать свою мать или хотеть своего отца?! Помимо этого, еще множество радикальных идей и правил. И все это вроде должно жестко разделяться, но ты начинаешь задумываться: а не стали ли мы заложниками собственной морали и нравственности? Потому что ограничения, с одной стороны, позволили нам создать уникальный эстетический мир в течение новой эры, а с другой стороны, мы, возможно, зажали в себе лучшие природные вещи. Сейчас мы к этому семимильными шагами возвращаемся. Посмотрите, как расцветает та же самая порнография!

Не имею представления! (Улыбаюсь.)

Просто ужас или шок, что происходит! Сейчас всякие сообщества, всякие свинг-вечеринки, семьи на троих, на четверых… Я боюсь, что это, знаете, что? Это месть цивилизационная тому пуританскому обществу, которое существовало в течение полутора тысяч лет. Это простая месть, потому что люди вдруг осознали, что могут быть просто животными, могут этого не стесняться. Это приносит какое-то удовольствие, приносит какое-то иное ощущение жизни.


Сейчас же самая страшная вещь — это скука.


У меня есть много товарищей, которые сейчас живут условно не в Москве уже. Влад Абашин живет на Алтае в деревянном доме со своей любимой женщиной. Рубит дрова, носит воду, готовит еду. Снимался у меня в «Заводе», год жил на Алтае, приезжал на пару спектаклей. Вот сейчас опять будет год жить там. Может быть, даже какое-то количество времени один, потому что жена у него тоже снимается — актриса. Я его спросил как-то: «Как ты к этому пришел?» Он говорит: «Ты знаешь, просто захотелось, чтобы больше не было суеты, чтобы все вещи имели какое-то конкретное значение, чтобы было все упорядочено и все было так, как ты хочешь на самом деле». Я вот здесь задумался, что в урбании очень тяжело найти то, чего тебе на самом деле хочется, потому что мы все немножко как дети. Знаете, когда елка, под елкой стоит коробка конфет и там так много, что ты садишься под елку и не знаешь, какую выбрать. Вот это ощущение.

В урбании очень сложно выбирать, причем самое страшное, что сложно выбирать настоящее. И это, конечно, удручает. Я, наверное, сделаю большую паузу в жизни в Москве.

Началось…  

Я не говорю о том, что уйду в отшельники, но перезагрузиться, год-полтора пожить в абсолютной изоляции от урбании было бы, наверное, полезно, потому что накопились такие вопросы, которые в шуме, в суете не решаются. Даже мой психолог говорит: «Вот ты согнул палку в одну сторону, и тебе не просто нужно ее разогнуть, тебе нужно загнуть ее в другую сторону, чтобы она более-менее и по-человечески распрямилась». И в этом смысле, мне кажется, момент настал. «Сторож» и об этом тоже. Ирония в чем: я же там играю того самого отшельника, который живет в закрытом санатории. Это немолодой человек моего возраста. Понятное дело, что ему эта работа не по уровню образования, понятно, что он попал туда очень странным образом, и, скорее всего, ирония в том, что мне придется в ближайшие полгода или год жить примерно так же. Причем я, когда писал, об этом не думал совершенно, потому что это был образ. А сейчас понимаю, что только в таком, изолированном пространстве можно ответить себе на главные вопросы.


yury_bykov


Как Вы относитесь к европейскому кино? Французское, испанское, итальянское —оно ведь тоже впитывает жизненную драму, показывает, что человек порочен, слаб, романтичен.

Знаете, самое интересное, что в 60-е и 70-е кинематограф кардинально отличался. Если о предпочтениях, мне очень нравится испанский, потому что он темпераментный.

Испанское кино – женское кино… Нравится Вам это все?

Конечно, женское. А темперамент — это женское свойство. И Альмодовар, и итальянец Соррентино гениально отображают эмоции. Мне, как ни странно, очень нравится это, особенно в последнее время, потому что там очень много жизни, очень много любви к жизни, очень много вкуса к жизни и это как-то компенсирует мои нордические настроения с суровыми мужиками, которые бьют друг друга. Что я тоже очень люблю, кстати говоря.

Ну не знааааю, «Завод» хоть и насквозь пропитанная тестостероном картина, но тоже чем-то женское кино. Спасибо Вам за это! (Смеюсь.)

(Смеется.) Многие умные барышни тоже говорят, что это очень женское кино, потому что огромное количество мужчин, которым надо заниматься любовью, занимается непонятно чем.

Есть динамика, да.

Да! И вот в этом смысле испанский кинематограф мне очень нравится. Мне нравится такая бесшабашность, жгучесть, даже драматичность наотмашь, потому что, например, та же самая Пенелопа Крус в голливудских картинах всегда вроде такой красивой ширмочки, а то, что она делает в основном кино, — это женщина открытая, эмоциональная… А что касается французского кино, оно более философское, более эстетически сложное.

Это как с кухней, кстати говоря. Русский человек обожает итальянскую кухню. Вы знаете, что в Европе итальянцы считаются чуть ли не как … Скажем, они далеко не потомки Римской империи. Такие странные, чумазые едоки. Люди, которые все время едят и смеются, и все время сиеста. А мне это нравится. Честно говоря, те, кто живет более-менее в тепле и возле моря, счастливее. Недаром же чем севернее, тем больше суицидальных настроений. Поэтому нужно уметь отдыхать, уезжать из этого пространства. Мой психолог мне не раз говорил: «Слушай, не переживай! Ну кто ж виноват, что этот идиот Долгорукий основал столицу в чухонских землях, где все время сырость, болота и нет никакого настроения». (Смеется.) Это шутка такая, но в действительности люди, живущие в нашей местности, подвержены очень сильным стрессам.

Кинематограф. Я очень люблю французский кинематограф, потому что он очень сложный, эстетический, немножко манерный, правда. Но я для себя нашел режиссера, который мне очень нравится, — это Жак Одиар. Он снимал «Пророка», «Ржавчину и кость» (замечательный фильм!).

Согласна! Вы мне, кстати, напомнили этого актера — Маттиаса Шонартса.

Да? (Улыбается.) Я вроде слышал такое раньше…

А если точнее, он копия Путина.

Ой, да, очень похож! А я, получается, тоже похож на Путина? (Смеется.)


yury_bykov


Нет, так не получается. (Смеюсь.)

Скажу честно, мой любимый кинематограф — американское кино 70-х. Золотой век Голливуда — это Пекинпа, Кополла, Шлезингер, Пакула, люди, которые снимали картины «Крестный отец», «Крамор против Крамора», «Марафонец», «Охотник» (Майкл Чимино). 70-е годы — это «Полуночный ковбой», «Соломенные псы», то, что близко мне по темпераменту.

Кстати говоря, американцы очень похожи на русских: у них культура основана на вестерне, где злые мужчины в шляпах выясняют с помощью оружия, в чем смысл жизни. Я обожаю вестерн как жанр, и «Завод» по своей структуре тоже вестерн.

Самобытный русский вестерн.

Да, совершенно верно. Это классическое описание, в чем смысл жизни. Вестерн — это  не просто друг в друга пострелять, это выяснить, у кого кишка тонка, кто на самом деле человек, а кто нет. Я по-настоящему люблю и ценю Голливуд 70-х, но, к сожалению, это время ушло. Хотя «Далласский клуб покупателей», «Манчестер у моря», «Прибытие сикария» и «Пленница» достойны и мощны. Вот такие вот пироги! (Допивает какао.)

Поехали в Канны.

(Кивает.) Поехали.

Фигурально выражаясь, мы подходим к Каннам.

Давайте!

Каннский фестиваль не только про искусство, но и про политику, про свободу мысли, про новых авторов… И если «зайти» в Канны вовремя, можно стать трендсеттером. Не хотели бы задать кинотон?

Я был с «Майором» в Каннах на «Неделе критики». Пока это мое самое большое фестивальное достижение, если не считать Локарно с «Дураком». Я не хочу и не буду скрывать: у меня есть эстетические ограничения, которые пока не позволяют стать серьезным участником Каннского фестиваля, потому что все-таки при всей остросоциальности того, что я делаю, я делаю жанровое кино. Это все триллеры: и «Дурак», и «Майор». Я сразу понял: чтобы быть всерьез каннским режиссером, нужно иметь особый и сложный язык. В Каннах имеет значение художественный язык. И если ты, условно говоря, рассказываешь историю жестко, социально, критически, но достаточно просто, ты немного не попадаешь в их формат. А вот если ты рассказываешь историю критически, проблемно, но сложно и достаточно метафорично, символистически, то ты «в Каннах». Как там говорят? Кино не для всех.

Но есть режиссеры, которые снимают как «кино не для всех», так и кино для массового зрителя.

Однозначно. Возьмите, например, фильм «Дитя человеческое» или «Гравитацию» Альфонса Куарона. Смотрели, наверное, да? А посмотрите фильм «Рома». Несмотря на то, что один и тот же режиссер…

Отличный. Понравился Вам?

Очень. Это огромный мир, воссозданный во всех деталях. Это Мексика 70-х годов, это его детство, это с огромной любовью сделано, но сказать, что один и тот же человек снимал «Дитя человеческое» с Клайвом Оуэном и вот этот фильм, я бы никогда в жизни не поверил. Потому что «Дитя человеческое» — это абсолютно уникальный и в то же время сложный динамичный триллер, а «Рома» — это эстетически сложная притча, которую воспринимает не каждый зритель, тем более массовый. Поэтому надо переходить на другой эстетический уровень, чтобы попадать в Канны.


Быть может, со «Сторожем» получатся если не Канны, то другой крупный фестиваль. Потому что «Сторож» — картина сложная, сделанная не для массового зрителя, а для очень тонкого, вдумчивого, очень небыстрого. Но опять же, может быть, это не совсем мое…

yury_bykov


Можно попытаться снять артхаус…

Вы сейчас щупаете разные жанры: мое — не мое?

Я сейчас пытаюсь отойти от классического динамичного повествования и классических поверхностных социальных смыслов, потому что мне стало более важно, что у человека происходит в голове и внутри него. Мне кажется, оттуда все проблемы, там все ответы на все вопросы. Поэтому для меня сейчас микромир становится гораздо более интересным, чем макро. Я впервые начал понимать, что человек — огромная вселенная. Огромнейшая. Можно взять двух артистов, одну комнату и снять целую вселенную. Я вот к этому двигаюсь. А раньше мне казалось, что масштабы имеют значение: большое количество персонажей…

Бывает кино для жизни и кино ради кино. У вас кино для жизни, аудитория досматривает фильм ради концовки, ради выявления некой истины. Вы довольны откликом зрителей? Они поняли, что Вы хотели сказать, или ими движут эмоции?

Я четко осознал за последние полтора-два года, что у меня есть своя аудитория. Немногочисленная по сравнению с аудиторией, например, фильма «Движение вверх» или «Т-34», но она уникальная. Она концентрированная. Это аудитория, которая говорит именно со мной, именно со мной находится в диалоге, потому что у массового кино нет конкретики общения, у него нет точечного интереса зрителя. А у меня аудитория размышляет, критикует, волнуется, переживает. И это оказалось такой колоссальной подмогой, потому что снимать даже осмысленное, даже то, что тебе самому нравится, даже высоко эстетическое, но для себя — это не то же самое, что снимать для большого количества людей.


У меня заинтересованных людей, которые ждут мое кино, порядка 100 тысяч человек точно. И это уже такая большая аудитория, что у меня возникает ощущение немножечко мандража. Потому что если я раньше снимал с ощущением «кто посмотрит, тот посмотрит», то сейчас я понимаю, что мое кино — некий глоток воздуха для них.


Вас любят не только за творчество, но и за то, как Вы размышляете над действительностью и повествуете о ней.

Спасибо, и я это ценю. Я не закрытый человек и доступен в социальных сетях. Это очень важно, ибо так происходит тот самый взаимообмен. Я знаю, что я не один. Хотя говорил великий поэт: «Не дорожи любовию народной». Но я думаю, что он это писал в эмоциональном состоянии, потому что к нему-то как раз народная любовь совершенно не прошла ни сразу, ни потом. Это народное внимание и доверие ценно. Я понимаю, что огромное количество людей искренне ждет моих фильмов и переживает за мое творчество. И вот здесь я скажу одну вещь.

У нас кино разделяется на мейнстрим, коммерческое и некоммерческое. Мне кажется, что в коммерческом, что в некоммерческом сегменте режиссеры изолированы от аудитории, нет прямого коннекта. У авторских режиссеров (за редким исключением) нет уважения к аудитории в принципе…

И в Вас я это наблюдала.

Да, безусловно. Это как бы: «Они ничего не понимают. Я художник. Я что хочу, то и делаю. Пусть что хотят, то про меня и думают». Авторские режиссеры всегда были в жесткой оппозиции, а в коммерческом кино режиссеру в принципе по барабану, с кем он разговаривает, потому что он работает на продюсера и призван сделать кино, которое должно собрать кассу. Мне кажется, что в моем случае и в случае еще пары-тройки человек, моих коллег, возник прямой контакт с аудиторией. Это очень важно, потому что это доверительные отношения со зрителем. Зритель перестает быть просто потребителем. Он становится соучастником. И это главное!

Вы не думали об экранизации книги?

Думал.


Моя любимая книга — «В овраге» Чехова. Это про обездоленную девочку, которая живет в провинциальном городке и которую все шпыняют. Она работает приживалкой и служанкой в мещанском доме. В итоге она теряет ребенка, погибает. В общем, фильм об овраге как о символе того времени.


Ваше кино!

Да. (Улыбается.) Мне кажется, это и с нашим временем перекликается. История очень трогательная. Я, честно говоря, «Ваньку» Чехова экранизировал бы, но это очень маленький рассказ, это всего лишь письмо. Но могла бы получиться замечательная короткометражка. А что касается экранизации книги, это очень серьезная работа, потому что у меня есть ощущение, что хорошо написанная книга всегда будет мощнее фильма. Поэтому я, честно говоря, не занимаюсь оригинальными историями. Киносценарий, пусть очень серьезный и интересный, всегда будет более плоский, чем книга. Даже по фабуле. Знаете книгу Марио Пьюзо?

«Крестный отец»? Шикарная книга!

Она шикарная, я согласен, но это ведь классическое жанровое чтиво. Это не такое глубокое произведение, каким получилось кино. Мне кажется, что кино — более салонное искусство, пусть даже менее великое по сравнению с книгой. Дело в том, что кино делается за большие деньги, большим количеством людей, где очень много технического процесса и много компромиссов. Поверьте мне, тут не каждый, как Тарковский, позволит переснять «Сталкер». У кино есть бюджет, сроки, и до свидания. Книга может писаться всю жизнь, она делается одним человеком и ровно так, как ему кажется правильным. Поэтому книга всегда будет совершеннее, чем кино. Написанный текст — это универсальный источник мысли и красоты. Боюсь, что книга как искусство выше, чем кино.

Это верно, но делают же режиссеры постановки в театре. Они же как-то рискуют, и что-то выстреливает, а что-то нет. Вспомните современную претенциозную адаптацию «Войны и мира» с прекрасной Алисой Фрейндлих.

Но здесь есть подвох, замануха. Понимаете, когда пьеса написана как пьеса, она сценически выглядит гораздо более емко, чем когда начинает перерабатываться книга. Не знаю, может, я не такой искушенный посетитель театра, но мне кажется, что, когда речь идет о классической пьесе (драматургии), я вижу ритм, пластику на сцене, даже в неудачном спектакле. Я вижу, что пьеса держит интерес зрителя. А в книге столько всего от автора! Возьмите того же Толстого. Там столько авторских размышлений, его личной рефлексии. Перенести это на сцену или в кино практически невозможно.

Может, через себя пропускать?

Вот, допустим, «Война и мир» Бондарчука-старшего, мне кажется, грандиозная картина, но это подстрочник. «Тихий Дон» Шолохова — один из любимых моих фильмов Герасимова. Он очень колоритный, он очень близкий мне по темпераменту, но все равно это в каком-то смысле подстрочник, потому что, когда я начал читать книгу «Тихий Дон», удивился тому, какое там количество деталей и нюансов быта, общения, описания. Но это не уловить. Берешь книгу, остаешься наедине с ней и со своей собственной фантазией, и у тебя открывается целый мир. Ты его когда угодно можешь поставить на паузу или развить. Кино более умозрительное. Хотя мне кино нравится тем, что в нем есть то, чего в книге нет. Если сценарий оригинальный и вы раннее не видели эту историю, эмоциональное впечатление можете получить не меньше, чем от книги.

А если создать продолжение какой-то книги?

А, ну это уж совсем модерн. Даже не модерн, а постмодерн какой-то. Вы знаете, это все же похоже на пиар-ход, потому что у нас есть большое количество режиссеров и три основных пути: первый — одеть Гамлета в футбольные трусы, второй — перенести все в современное время и совершенно подменить понятия (оказывается, что Гамлет спит со своей матерью) и третий — сделать так называемый спин-офф, рассказать о том, что было до или после. Это все крутится вокруг популярности конкретной пьесы или книги, это использование критической массы уважения и популярности произведения искусства. Это юзанье!

Мне кажется, надо создавать оригинальное. Пусть свое, пусть неуникальное, пусть временное, пусть не такое великое и содержательное, как, допустим, «Капитанская дочка» Пушкина, но свое.

Свое… Вы даже музыку пишете сами. Я запомнила мотив из фильма «Жить»!


yury_bykov


Там неплохая получилась финальная тема. Она достаточно примитивная, но на тот момент мне хотелось добавить немножко былинности. Если не ошибаюсь, там идут септаккорды. (Напевает мелодию.) Я наслушался Глинку, посидел, подумал: «А что, если мне добавить в бесконечное осеннее поле это ощущение?»

Честно скажу, Анна, если бы у меня не сложилось с режиссурой, я бы пошел в кинокомпозиторы! Музыка — это то, чем бы я мог и хотел заниматься.

А я думала, что Ваше — это книжки писать.

Нет. Музыка веселее. (Улыбается.) Она интереснее и веселее в том смысле, что работа с текстом — это работа в тишине.



Я даже «Дурака» писал под передачи — «Намедни» смотрел. Прям ставил, и вот он что-то говорит, а я даже информацию не улавливаю.

Под аккомпанемент Парфенова, видимо, продуктивно, надо попробовать!

Я очень люблю его манеру. Он похвалил «Завод» в «Парфеноне», и я все думал, как с ним познакомиться. Очень его люблю. И вот если бы не режиссура, то музыка. Причем до сих пор «ВКонтакте» есть рэп-песни, которые я написал, когда мне было 16 лет.



Это очень смешно. (Смеется.) Я думаю, что она скоро станет популярной. Если взять паузу, написать альбом, я бы вернулся к сценическому, потому что мне не хватает рок-н-ролла. У меня было «мне хватает аудитории, мне не хватает вот этого в жизни». У меня были концерты по 300, по 400 человек, я помню эти эмоции и эту энергетику.

И честно говоря, режиссура — жопная профессия. Режиссура все-таки жена.

(И тут у меня глаза полезли на лоб!)

Я люблю кино, но знаете, почему я кино делаю очень быстро? Мне быстро надоедает.

(Глаза все там же…)

Я люблю готовиться максимум 2–3 месяца. Пишу сценарий за месяц, монтирую, снимаю тоже где-то 30–40 смен 1,5–2 месяца. Я «Завод» снял, когда еще не закончился постпродакшен «Сторожа». И сейчас вот «Завод» выходит в iTunes, а к 21 марта у меня уже закончен монтаж «Сторожа». Вот если Андрея Петровича Звягинцева взять, он год или два пишет сценарий, готовится полгода или год минимум, снимает 2–3 месяца, потом год монтирует. Вы представляете, какая эта любовь к профессии, тишине и сосредоточенности. А я все-таки артист по призванию. Мне гораздо интереснее играть.

Вы включили рационализм в свой рацион?

Сейчас да. Сейчас у меня своя студия, сейчас я сам несу финансовую ответственность, финансовые риски и так далее.

Вы менее радикальный, чем раньше, правильно?

Все, это уже прошло. Потому что это не может не пройти. Если человек не меняется, он умирает, к сожалению. Поэтому многие великие художники погибали в 27, в 37 (клуб вот этот известный — «живи ярким, умри молодым»), они не могли измениться. С одной стороны, это так прикольно: люди высокого полета, люди-памятники, но я хочу жить и быть счастливым.

В своих фильмах Вы показываете, что человек неоднозначен, особенно в «Майоре», но при этом отражаете суровую действительность. Вы даете определенную жизненную историю, и вот зритель смотрит, ждет, болеет за героя, но человек хочет развития и новизны. И когда ты наблюдаешь за тем, что уже в принципе есть и понятно, нет «вау-эффекта». Хотя все очень интересно, живо, все картины держат в напряжении, но…

Я столько раз слушал упреки, что у меня нет положительных финалов, и при этом всегда удивлялся: а почему тогда смотрят? Думаю, на самом деле ситуация очень простая: люди вслух рефлексируют не совсем соответственно тому, что они испытывают в душе.

Мне кажется, им в глубине души нравится, что финалы у меня печальные, что картины у меня драматичные, острые и в то же время трагичные, но просто организм так устроен…

Понимаете, когда врач вас лечит, он делает какие-то манипуляции, и вы вроде как сопротивляетесь, вроде как показываете, что вам не нравится то, что происходит, но в стратегической перспективе происходит что-то правильное и важное. Почему? Потому что естественная реакция организма на безысходность, на отчаяние, на вещи, которые безусловно присутствуют в нашей жизни в большом количестве, — это отторжение. Но мне кажется, что мы, я и небольшое количество людей, занимаемся очень важным делом в искусстве — чистой трагедией. Это когда вы понимаете, как может быть, если сделаете неправильный выбор. Вы понимаете всю бездну, всю глубину, все отчаяние ситуации, которая может привести вот к этому финалу, если сделан неправильный выбор. И мне кажется, это гораздо более полезно, чем снять фильм «Зеленая книга», как ни странно. Хотя этот фильм очень популярный, он нравится людям, он приносит светлые эмоции. Это терапия. Когда мне становится плохо, когда мне становится не по себе, я звоню, условно говоря, любимой девушке, или покупаю большое количество мороженого, или готовлю себе макароны по-флотски — это то же самое.

Когда люди говорят: «Мы хотим чего-то светлого. Почему Вы не снимаете комедии?» (я даже такое слышу иногда) — люди ведь забывают… Недавно буквально слышал такую фразу: «Ну что ты снимаешь опять эту  «грустнямбу». Так хочется чего-то светлого и хорошего». Я тут немножко вскипел и сказал:


yury_bykov

«Послушай. По-моему, в кино только и идет одно жизнеутверждающее. Задумайтесь на секунду: комедии, спортивные фильмы, военно-патриотические. Вообще, даже дело не в наших фильмах, а в целом в кино: на широком экране сейчас только жизнеутверждающее. Уже лет 10 или 15  контент только жизнеутверждающий. Это общие установки продюсеров. Где вы видели фильм, популярный, собравший большую кассу, где в конце все умирают? Задумайтесь! Это люди так сложно устроены и в то же время просто, что им постоянно мало позитивных эмоций. Это наркотик, такой же, как негатив. Должен быть баланс».


Поэтому, отвечая на Ваш вопрос, я люблю фактуру трагическую, романтическую. Мне нравится заниматься фильмами, в которых нет светлого или обнадеживающего финала. Мне нравится показывать, что жизнь может иногда завести в тупик такой, что из него выхода не будет. И этим занимаюсь я один на фоне огромного количества жизнеутверждающих фильмов. Я снимаю фильмы ужасов, пугаю людей. Я говорю: «Ребят, если вы будете пить водку, вы, скорее всего, умрете от цирроза печени. Ну не будет так, что придет кто-то, даст вам «Энтеросгель». Вы до этого глушили спирт литрами, а сейчас выпили ложечку лекарства, и все прошло. Так не будет! Если, например, вы обманываете женщин постоянно, скорее всего, вы сойдете с ума от одиночества. Если вы работаете на власть и являетесь конформистом, скорее всего, вы повеситесь от омерзения к себе…» Я хочу показывать, что жизнь бывает трагичной, безысходной, если делать неправильный выбор. Я не хочу делать ту работу, которую за меня делают другие выдающиеся талантливые режиссеры, снимая жизнеутверждающее кино. Зачем я буду залезать на территорию людей, которые прекрасно делают свое дело — всех вдохновляют! Вот, например, возьмите «Бабушку легкого поведения». Какую замечательную работу проводят Ревва и Нагиев. Они веселят людей. Они собрали кассу, потому что в стране, где поход в кинотеатр — это самое главное событие уик-энда, единственная возможность получить позитивные эмоции — взять с собой подружку, семью, двоих детей, попкорн и пойти посмеяться. Кто пойдет на фильм «Завод»? Ну кто?

Идут!

Низкий поклон тем людям, которые на это пошли. «Завод» — это не киношное событие. Я думаю, что в следующий раз надо выходить очень ограниченным, целенаправленным прокатом только в центральных городах, только в избранных кинотеатрах, в которых действительно есть аудитория. Это урок, который я усвоил благодаря «Заводу». Все. Осмысленное кино на широком экране в этой стране — это оксюморон. А я хочу пугать людей и, наверно, буду это делать в ближайшем будущем в полном одиночестве. Ну еще Андрей Петрович, может, наведет страха, но он все-таки пугает высоких эстетов. Его смотрит высокоинтеллектуальная аудитория, он, к счастью или сожалению, создал себе такой бренд. Мне же хочется попадать в каждого человека, который способен нажать в браузере «Смотреть 720 р онлайн», потому что, даже если это будет колхозник, он посмотрит и скажет: «Господи, как я живу. Е-мое!» Я хочу, чтобы люди задумывались. И мне кажется, нет более серьезного повода задумываться, чем смертельная болезнь.

Когда фильм ранит, его лучше запоминаешь, чем тот, что для фана.

Я сам люблю фильмы о надежде, о вере и так далее. Но когда мне говорят: «Дайте нам выход, дайте нам веру»…

Я не пророк и не религиозный наставник, чтобы кому-то давать веру и надежду. Я реалист.

Вы атеист?

Я не религиозный человек, но в Бога верю. У Куприна есть рассказ «Анафема», там была такая фраза: «Звучали проклятия, которые мог придумать только узкий ум иноков первых веков христианства». То есть мы должны понимать, что религия, даже в том виде, в котором она есть сейчас, — это вещь, созданная людьми, которые ничего не знали даже о ньютоновской физике, не то чтобы о квантовой. Какой–то японский физик сказал, что немного ума отдаляет от Бога, а чуть побольше — приближает. Но я, конечно, не могу верить, что Бог — это какая-то, знаете, определенная личность, с какими-то очертаниями и ламберсексуальной бородой. Я понимаю, что Бог намного сложнее. Это все.

У Стивена Протеро есть интересная книга «Девять религий, которые правят миром»…

Это вообще про управление, честно говоря. Манипуляция. Поэтому религия так быстро срастается с властью. Когда идешь мимо храма Христа Спасителя, священники, по-моему, уже в рясах от Юдашкина. Чтобы не унижать нашу конфессию, можно, например, посмотреть итальянские журналы мод, где есть большие фотосессии молодых католических священников. Но это просто гей-парад, понимаете. Они все с бородками, кто-то даже с кольцом, какие-то кресты на них бриллиантовые. Это ж сущий ад, а не божественный образ! Мне кажется, все это про то, что Соррентино снимает, и то, что снимал Филлини. Это все называется «сладкая жизнь».


yury_bykov


А у Вас реальная. Спасибо Вам за это, спасибо за остросоциальные уколы и мегаинтеллектуальную беседу!

Спасибо Вам, Анна! (Обнял.)


Видео: Роман РАЗУМЕНКО

Фото: Кристина КЕЛАСОВА 

Благодарим за место проведения съемок ресторан La Provincia по адресу Калужская пл., 1 строение 2.

Total
1
поделиться
error: Содержимое защищено!!!